Как Евдоким Кузяев пить бросил

Рассказы - Рассказы охотников

Евдоким Кузяев, мужик устойчивый, здравый в суждениях, имел в характере одну прореху, сквозь которую высвистывалась и простужалась до чиха вся его благонравная жизнь. В самом начале охотничьего сезона Евдоким запивал. Эдак трудолюбиво, убойно, с натягом на целую неделю, с беспамятными днями-ночами, с непонятным спросом у самого себя:
—Па-ачиму веревка круглая, а против шерсти слабо, а?
Промысловики в общем-то прощали Евдокиму Дометьевичу
такое злодеяние над здравым смыслом: он все ж не буянил против товарищей, не хватался за ножи, не стрелял сквозь потолок. Конечно, золотые дни промысла упускал, но потом наверстывал нещадно, успевал дать план и по белке, и по соболю. А раз бригаду не подводил, гнев начальников не навлекал — гужуй, дядя, на здоровье!
Потом, как бы возвышаясь за провальную неделю, Евдоким любил каждое утро вычищать лицо опасным лезвием, брился со значением, утверждая при этом:
—Охотник — не зверь, он по чистоте лица — первый
в тайге!
Сию назидательность и как бы перевалку собственного похмелья на чужую голову и невзлюбил молодой Андрюха Мальцев.
—Что он хвастается своей бритвой? Да я, если захочу,
электрическую привезу. С аккумулятором от шахтерской
лампы.
С этой бритвы все и началось.
Во-первых, конопатый Андрюха действительно достал горняцкий аккумулятор, по мощности схожий с маленькой электростанцией — вверни лампочку или включи бритву — пашет и светит! Во-вторых, осень в том году затянулась, и к началу пушного сезона белка оказалась невыходной, с черными потягами и крапинами по мездре. Вынужденное безделье томило промысловиков: в ожидании морозов кто чинил избушку, кто пристреливал оружие, кто просто отлеживался на боку.
Евдоким же по традиции обреченно отвинтил пробку пластмассовой канистры, замочил кружку, другую, третью, порасспрашивал себя о веревке, которой что-то «слабо», и к вечеру рухнул на теплые нары. Тут-то и осенила Андрюху, как он выразился, профилактика.
После ужина, когда печное тепло разморило даже трезвых промысловиков, а уж Кузяев-то всхрапывал так, что лайки вздрагивали, Андрюха прищурил свои бусые глаза и прошептал:
—Счас я его!
Развязав рюкзак, он извлек коричневую коробку аккумулятора, достал электробритву, подсоединил медные проводки. Мягко и тонко, словно кирпич в прогретой печке, запел моторчик. Андрюха пристроился к нарам, на которых лицом кверху посвистывал Кузяев. Под умелыми руками веселого брадобрея черная щетина вмиг слетела со щек и подбородка сонного Евдокима. Закончив профилактику, Андрюха убрал бритву и аккумулятор в рюкзак. Похохатывая, промысловики улеглись спать.
Утром Евдоким Дометьевич свесил ноги с нар, покрутил комлистой головой, крякнул, кое-как натянул старые валенки и потопал к умывальнику. Намылил руки, провел по лицу всей пригоршней, остановился, снова провел — ладони мягко и нежно скользили по бритой коже. Евдоким тряхнул плечами, плеснул еще одну пригоршню на лицо. Задумчиво потер щеку, подбородок, потянулся к осколку зеркала.
—Чо, дядя Евдоким, голова болит? — участливо ввернул
Андрюха.
—Не твое дело,— хмуро пыхнул Кузяев, протер лицо
полотенцем. Отвинтил крышку своей пагубы, налил и вдарил
по всей.
К вечеру история повторилась. Евдоким спал мертвецким сном, а молодой брадобрей упражнялся над его щетиной.
Второе утро началось с поиска зеркальца. Найдя его, Евдоким набычился, зрачки заострились столбиками, а смолевые брови, как черные кошки, взлетели над глазницами.
Щетина не росла на лице!
—Что-то случилось, дядя Евдоким? — с невинными глазами пристал к нему Андрюха.— Ты не заболел? У меня таблетки есть. Вот, возьми,— протянул Андрюха хрустящую упаковку.
Евдоким молчал, ошалело прислушиваясь и озираясь вокруг. Мужики подтянули животы — смех уже распарывал их. Наконец Евдоким шагнул в угол, поднял свою канистру. Жахнул полкружки, подумал, долил и присел к столу. Зябкая дрожь колотила его.
Потом Евдоким впал в глубокое раздумье. Вставал с лавки, ходил по зимовью, искал свой рюкзак, рылся в нем. Но коробочка с бритвой и помазком была упакована его рукой еще в деревне.
К полудню он стал напевать что-то, плясать, громко выкрикивая, словно отгонял от себя какого-то косматого зверя. Тут уж мужики потрафили товарищу: дружно поддержали его, откупорили свою бутылку, чокались и подливали Евдокиму.
На третье утро, после очередного ночного бритья, Евдоким спал часов до десяти. Андрей по второму разу вскипятил воду, заварил чай, стал будить:
—Дядя Евдоким! Вставай, паря, чаек готов.
Кузяев откинул полушубок, которым укрыли его с вечера. Полежал минутку. Потом осторожно, словно нес хрустальный кубок, поднял руку, помедлил и наконец провел пальцами по верхней губе.
В зимовье воцарилась отбойная тишина.
—Муж-жики! —свистящий шип рассек воздух.— Муж-жи-
ки, это как же, а?
—Что такое? — всполошились все.
—Б-барада н-не растет,— почти заплакал Евдоким.
—Значит, допился,— авторитетно изрек Андрюха.
Евдоким взлетел с нар и, подрыгивая ногами, скособоченно
двинул к подоконнику, на котором лежал зеркальный осколок. Что уж он там увидел, одному Богу известно, но, как ужаленный, скакнул на нары, закрылся полушубком, застонал по-сычиному: «У-ух! О-ох!»
Андрюха же, расхаживая по зимовью, начал философст¬вовать:
—Это чо, борода не стала расти? Это просто смерть дает
первый звонок. А вот у моего деда однажды после запоя
уши стали отваливаться набок. Пришлось резинку вкруг головы
натягивать.
И Андрюха оттопырил свои лопатухи, показывая, как выглядел его славный предок.
Мужики вылетели из зимовья и, словно лайки у берлоги, закатились облавными голосами.
Целый день Евдоким Дометьевич не вставал с постели, бредил, просил прощения, трясся так, что избушка подпрыгивала. Поднялся уже на вечерней заре. Выдернул из стены кованый гвоздь, сграбастал канистру и обухом топора прибил ее к стволу сосны. Потом три раза продырявил ее из картечи, каждый раз заклиная: «Завязываю! Завязываю! Завязываю!»
Десять лет минуло с той осени. Передовой промысловик и медалист ВДНХ Евдоким Дометьевич Кузяев держит свое слово. По слухам, его примеру собирается последовать и Андрей Мальцев, который сам ни с того-сего дважды спускал деньги, накопленные на покупку мотоцикла.
А белую пластмассовую канистру, прибитую к дереву аршинным гвоздем, и сегодня может увидеть любой проезжающий по дороге с Киркуна на Кыру.

М. Вишняков